Душепопечительство А. Хабаров

Душепопечительство
Мне понравилось то, как составлен данный материал и то, какие проблемы, связанные с душепопечительством в нём поднимаются автором. Поскольку, безусловно, в общем и целом в современном мире крайне сложно определить, что же такое «душа», как к ней относиться и т.д., то вполне естественно, что христианский автор старается опираться на библейский текст, который помогает ему избежать различного рода мистификаций и спекуляций на эту тему. С другой стороны очень важно, что в своей работе он использует язык, методы и примеры из психологии и психотерапии, а также не упускает из виду социальный, исторический и культурный аспекты.

Как теолог и библеист для себя я сразу отметил очень важное замечание, которое приводит автор, говоря о том, что «для душепопечительской работы с помощью Библии необходимо герменевтическое сознание», а также, что «необходимое уважение к критико-историческому толкованию не должно привести к отказу от библейского языка в душепопечительстве, но должно вдохновить к его взвешенному использованию». Прежде всего, это расставляет правильные акценты, касаемо принципа Sola Scriptura, который очень часто понимают неправильно, в отрыве от остальных четырёх лютеранских принципов. К тому же это замечание требует от душепопечителей корректного понимания христианской теологии, определённого знания достижений современной библеистики, а также углубления и самосовершенствования в этих областях, ради дела данного им служения.

Я согласен с автором и в том, что необходимо не отрываться от современной действительности с её проблемами и вызовами, и не пытаться, во что бы то ни стало, «воссоздать душепопечительскую практику Иисуса или Апостолов», но стараться «распознать коммуникативные структуры, которые имеют много общего с тем, что мы понимаем сегодня под душепопечительством».

Очень хорошо представлен автором раздел, касающийся истории душепопечительства и понимания в разное время того, каким оно должно быть и на что, в первую очередь, должно быть направлено.

Верны, на мой взгляд, и замечания, касающиеся восточной традиции отшельничества, а именно то, что «у отцов-пустынников отдельный человек становится объектом внимания как партнер душепопечительского действия». Во многом подобный подход опередил возникший, спустя более полтора тысячелетия, психоанализ. Но более важно даже не это, а то, что уже тогда был совершён переход к индивидуальному осознанию человеком себя как личности, что, в целом явленно и в Новом Завете, конечно. Важно и то, что автор отмечает, что «между душепопечительской традицией отцов-пустынников и уставом Кассиана – несмотря на большое тематическое сходство – пролегают целые миры». Я бы лишь добавил, что необходимо также различать и самих отцов-пустынников, с их теологическими воззрениями, практиками и проч., поскольку нередко это может соответствовать не столько духу Иисуса, сколько духу Иоанна Крестителя.

Актуальным во всех отношениях является замечание о том, что «просто «правильное» не приносит пользу и никому не помогает. Только собственный опыт душепопечителя делает его совет ценным для других. Поэтому душепопечители, как говорит Григорий, должны обрести способность к интроспекции: прежде, чем они станут указывать путь другим, «они должны прежде всего обратить свои мысли на себя»». А также то, что «требуемая Григорием Великим контекстуальность душепопечительства требует от наставников высокой степени восприимчивости и языковой способности выражать свои мысли».

Что касается Лютера, то, действительно, для него душепопечительство являлось частью теологии или, если быть точнее, сотериологии. Верно и то, что «душепопечительство Лютера несет в себе очень сильный отпечаток собственных экзистенциональных опытов, и с его помощью он откликается прежде всего на нужды сокрушенной совести». Поскольку по его идеи человек неспроста погружается в бездну, проходит через страдания и собственный ад, но это делается для того, чтобы в итоге он «узрел спасение Божие», «вкусил как благ Господь», который распят рядом с истинными разбойниками и грешниками. Так что, если посмотреть на «благоразумного разбойника», распятого по правую сторону от Иисуса, через призму душепопечительства, то именно в нём можно увидеть доброго душепопечителя, т.е. того, который не только сам обращается ко Христу, исповедуя Его своим Господом и Спасителем, но и направляет собственным примером к Нему другого разбойника (и не только его), распятого по левую сторону от Иисуса. Это, конечно, довольно далеко отстоит от понимания Бусе, что «целью пастырского служения прежде всего является «улучшение избранного»», а также характерных для душепопечительства Кальвина – «наставнической глубины и церковно-нравственной строгости». Это также не совсем соответствует просветительской «педагогизации теологии» и пониманию душепопечительства, как «специфической формы преподавания». Хотя мысль Лютера в деле душепопечительства до определённой степени близка, на мой взгляд, к мысли Шпенера о том, что «пиетистический наставник должен получить все возможности для того, чтобы исполнить свою первоначальную задачу, усилить и укрепить веру зановорожденных». Но тут встаёт сложный вопрос о том, насколько вера является управляемой и соотносящейся с человеческой волей. Насколько я могу судить, исходя из Писаний, теологии Павла и теологических идей Лютера, вера не является волевым актом человека, поскольку она есть дар Духа Святого (см. 1.Кор. 12), тем не менее, «кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение». Исходя из этого вполне логично заявление автора о том, что «пиетистическое душепопечительство обращается сначала к людям внутри общины. Но ее целью не является приватизация веры. Вера должна приносить плоды, а укрепление духа не должно становиться благочестивой самоцелью».

Относительно практики так называемого «допроса» как проверки членов общины ввиду их способности к евхаристии и того, что Лютер написал в 1533 г. жителям Франкфурта: «Мы не хотим делать из Церкви Христа свинарник, и каждого не прошедшего проверку допускать к таинству как свиней к корыту», то здесь необходимо смотреть на исторический контекст происходящего, поскольку далеко не все верно понимали теологические идеи Лютера, а также «христианскую свободу» и прочее, о чём он учил. Что же касается «корыта для свиней» или кормушки, то в Евангелии от Луки Иисус, как известно, ещё младенцем лежит в яслях для скота, в общем-то, символизируя собой пищу для него. Здесь стоит упомянуть Псалом 21, а также вспомним, что написано у Иоанна в гл.6: «51. Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который я дам, есть Плоть Моя, которую я отдам за жизнь мира. […] 54. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и я воскрешу его в последний день. 55. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие». Конечно, тут можно вспомнить и другие слова, написанные у Матфея: «6 Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас», впрочем, эти слова Матфея здесь вырваны из контекста, ибо, далее в гл. 15 Иисус хвалит Хананеянку и приводит в пример её веру, когда та говорит: «и псы едят крохи, которые падают со стола господ их». Так что, я бы был крайне аккуратен в оценке и обсуждении, связанными с практикой введённой в своё время Лютером и смыслом его письма жителям Франкфурта.

Интересно было узнать о том, что «с конца 18 в. все большее значение приобретает совершенно новая практико-теологическая дисциплина – «Пасторская медицина» соотв. «Пасторская психиатрия» или также «Пасторская антропология»».

Очень важно и то обстоятельство, что для «Шлейермахера сохранение и поддержание свободы члена общины является т. о. наивысшей основой наставнического учения. […] Ни в коем случае душепопечительство не должно приводить к зависимости или к духовной опеке». Такой подход вполне укладывается в концепцию учения Лютера и устраняет, или максимально минимизирует возможность появления «младостарчества», «гуруизма» и проч. (Об этом, собственно, автор пишет и позже, говоря о том, что: «существует опасность того, что наставник свои собственные, зачастую глубоко внутренние нормы делает мерой всех вещей. В наставленическую компетенцию, именно в этических вопросах входит способность к самодистанцированию»).

Понравилась мысль о том, что «Божественная встреча помогает преодолеть нарцисские фантазии собственного всесилия также как и мазохистское сомнение в самом себе. Через Евангелие человек познает себя как нечто среднее. «Человек не должен верить ни в то, что он подобен зверю, ни в то, что он подобен Ангелам»».

Хотя рассуждения о свободе всегда очень сложны, особенно, если её рассматривать с т.з. Лютера, тем не менее мне понравилось как составлен раздел «4.2 Наставление как процесс освобождения (эмансипаторский аспект)». Прежде всего, это касается тех сфер, которые рассматриваются в описании «наставленической работы по освобождению». Да и вообще, радует то, что автор не боится говорить о зачастую табуируемых в христианской среде проблемах, например, проблеме гендера, сексуальной ориентации, врачебной практики (ЭКО, эвтаназия) и т.д. С другой стороны, не совсем ясно отношение автора к «Теологии Освобождения» (в её политическом, революционном аспекте), которая, на мой взгляд, не соответствует духу лютеранства.

Довольно-таки неожиданно и интригующе прозвучали для меня слова о том, что «либертинизм по существу является только лишь обратным вариантом морализма». Это интересно и поэтому об этом стоит поразмыслить более основательно.

Не понравилось (буквально «притянутое за уши») толкование автором эпизода о так называемом богатом юноше (Мф 19,16-26).

Сомнительным, на мой взгляд, является и фраза о том, что «этическое решение становится суждением совести не путем того, что я остаюсь постоянно верен себе в этом, но путем того, что я принимаю решение, относительно которого я уверен, что оно хорошо и для других». Прежде всего, возникает вопрос – могу ли я вообще когда-либо быть уверен в том, что моё решение хорошо для других? На мой взгляд, такой уверенности быть не может.

Читая слова о том, что «община является местом, где верующие «слушаются голоса его (пастыря)» и т.д.», я ещё раз отметил для себя важность того, что пастырь не может вести овец на войну, хотя бы потому, что они овцы. Этой достаточно актуальной теме отчасти посвящена моя бакалаврская работа по теологии.

Много важных моментов я отметил для себя в разделах, посвященных непосредственно душепопечительской практике. Радостно, что автор очень чётко указывает на ряд ошибок многих душепопечителей, а также даёт реальные практические советы и использует интересные ситуативные примеры-иллюстрации.

Действительно, довольно спорным, на мой взгляд, является утверждение об идентификации. А именно, что «идентификация предполагает оправданную уверенность – быть тем, за кого я сам себя принимаю, это означает возможность оставаться самим собой, т. е. возможность жить в согласии с самим собой. Этому соответствует опыт личной непрерывности, собственной самости, т. е. даже в эпоху смены времен и отношений не быть «флюгером». Ощущение собственного «я» укрепляется тогда, когда мое самовосприятие совпадает с тем, что другие думают обо мне: мои друзья, мои родственники, люди с которыми я общаюсь каждый день». Это слишком спорное утверждение хотя бы потому, что в жизни мы не можем отвечать за мысли других людей. Мы находимся в разных отношениях с разными людьми, и предстаём перед ними в различных социальных ролях. А «оставаться самим собой» при психологическом осознании многослойности нашей личности вообще представляется неким самообманом. Поэтому я бы лучше говорил о понятии «Самость», которое не обязано стремиться к совпадению самовосприятия и мнения других людей. Так что мне близок Хеннинг Лютер, который, «как теолог, писал об «идентификации как фрагменте» и привлекал к этому понятию критику классического идеала идентификации. Мысль, заключенная в этом, имеет нечто освобождающее, ибо идеал удавшейся идентификации в смысле единой и когерентной личности остается недостижимым и часто действует как почти невыполнимое требование: будь во всем самим собой! Истинная идентификация является нацеленной ценностью, выражаясь теологическим языком: эсхатологической величиной (1 Кор 13,12). В «теперь» индивидуум познает незавершенность всех своих поисков собственного «я»».

Автор правильно замечает, что, «поиск нашей идентификации теологически быстро подпадает под подозрение как действие по самоспасению», при том, что сам «вопрос об идентификации – Кто я есть? – ни в коем случае не является устаревшим», тем не менее, «идентификация в христианском смысле является, наконец, идентификацией по вере». Приятно видеть, что автор, раскрывая тему идентификации, старается учитывать не только теологическую точку зрения, но и всю сложность современного положения дел в социуме (например, синкретизм, политкорректность, толерантность и проч.), а также современные знания о психологии индивида, наряду с классикой психоанализа. («К христианскому познанию идентификации относится восприятие собственной хрупкости и ограниченности. Идентификаия в вере является освобождением от давления которое возникает из постоянной самоидеализации и чрезмерных требований к самому себе (ср. Рим 7,18). Идентификация в вере делает поэтому возможной также интеграцию темных и нелюбимых сторон моей сущности и моей жизни — т. о. принятие «тени», как называл это К. Г. Юнг. В этом должна быть реализована важная часть работы над идентификацией индивидуума, что негативное также принадлежит мне. Я могу с этим жить, ибо я живу по милости, а не из совершенства моей личности. Идентификация в вере означает также возможность измениться»).

Хотя ясно, что автор имел в виду отношения внутри социума, тем не менее, с теологической т.з. крайне некорректно для меня прозвучала фраза о том, что «смерть является остановкой всех коммуникативных процессов и концом всех отношений».

Согласен с важностью замечания о том, что «опрометчивое предписывание людей к определенным типам личности, может привести к навешиванию ярлыков и проблематичной фиксации».

Также очень важными считаю слова о том, что в современном мире «для партнеров личные отношения не установлены твердо, они становятся избранными, и человек должен сам заботиться об оформлении отношений. Это сильнее дает повод и многих приводит к безразличию. Опасность одиночества для индивидуумов сегодня резко возросла. Любовь же бесконечно высоко ценится. Для многих она приходит даже как «земная религия» на место трансцендентальных опытов, но добиться ее и пережить ее в удовлетворяющих отношениях оказывается труднее, чем когда – либо».

Важным для меня было и то, что автор упомянул таких людей как Карл Юнг, Альбер Камю, Виктор Франкл, Франц Кафка.

Читая раздел, касающийся вопросов «вины», мне вспомнился Владимир Познер, которому к моему величайшему сожалению никак не удаётся постичь суть Евангелия. Быть может, стоит ему грамотно преподать учение Павла в его прочтении Мартином Лютером? Я был бы не против…

В перечне различных вариантов «чувства вины» мне не хватило упоминания о чувстве вины за смерть близкого родственника, с мыслью о том, что это наказание за некий собственный грех человека, который это чувство вины испытывает. Потому что это, поистине, весьма актуальная и трагическая тема для очень многих.

Что касается того, что в Германии «растет число именно молодых людей, которые здесь сознают себя вовлеченными в опыт исторической вины», то хотя это и так, тем не менее, существует и обратный процесс, я имею в виду рост национализма и неофашистских настроений в обществе (причём не только в Германии, естественно).

Крайне странно было прочитать о том, что Раскольников «из жадности убивает старую процентщицу»… Это совсем не так, и демонстрирует глубокое непонимание, или неосведомлённость автора относительно произведения Ф.М.Достоевского))) Взять хотя бы так называемый «расчёт Раскольникова», т.е. его попытку соотнести вред, приносимый миру процентщицей, с пользой, которой можно загладить деяние: «Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика». Не говоря уже об идее «сверхчеловека» и т.д.

Что касается романа Кафки «Процесс», то он, безусловно, крайне теологичен и мистичен. Более того, на мой взгляд, он олицетворяет жёсткую критику католического вероучения. Но об этом лучше говорить отдельно и широко.

Согласен с автором, что «нелегко найти путь между либералистической установкой и опекающим веронаставлением, найти путь, который для людей ищущих совета мог бы быть переносимым и полезным. Душепопечители не являются «мастерами» веры других, но им не может быть также все равно, когда они переживают то, как люди которые их вопрошают строят свой дом на песке». При этом я считаю, что это не повод отвергать либералистическую установку.

И, безусловно, очень понравился рассказ о разговоре Д. Бонхёффера с молодым французским священником.